Все мы гости...
Для разрядки. 
ИЗ "МК"
Здоровье
Ну, вот так вот сказать, что у меня со здоровьем всегда все нормально было, — это я не могу.
Рисунок Алексея Меринова
Я вообще, на свет когда появился, доктор, циник, блин, такой, на меня глянул и говорит: “Какой хиленький! Какой бледненький! Надо же! Мертвенький, а моргает!” Не, ну прямо циник такой! Ты, говорит, моргай, моргай, шевелись! А то в колбу посадим и заспиртуем.
А матери моей говорит: “Знаете, дайте ему какое-нибудь нейтральное имя. Саша, там. Или Женя. А то, говорит, я пока не пойму, есть ли у него вообще какой-нибудь пол”.
Не, ну потом-то я расти начал. Везде. Но всегда худой был ужасно. И здоровье всегда было очень слабое. Желудок, например. Мне из-за этого в детском садике даже прозвище дали — Бронетемкин Поносец. А в школе — Поносоник. У меня прозвищ-то много было. В армии когда служил, то кличку придумали — Телепат. Потому что когда маршировал, у меня все во все стороны телепалось.
Меня вообще-то не хотели в армию брать. Там у них в военкомате медкомиссия сама с собой поскандалила. Один говорит: “Как может служить в армии человек, который не способен даже поднять руки, чтобы подтянуться на перекладине?!” Другой говорит: “Простите, коллега, у меня свое мнение... Как может служить в армии человек, у которого объем талии равен толщине позвоночника?!”
А третий как-то так странно меня всего оглядел, вентилятор зачем-то на меня направил и говорит: “А ведь он даже и не дистрофик. Дистрофика-то хотя бы ветром шатает. А через этого насквозь дует. Если хотите, коллеги, знать мое мнение, то я готов поставить ему диагноз. Полное отсутствие организма у личности”.
А военком веселый такой, находчивый! Весело так бумажки свои пролистал и тут же нашел. И говорит: “Товарищи! Ваша медицина сильно отстала от военной науки! А военная наука, товарищи, говорит, что наиболее боеспособным является не тот солдат, у которого больше мускулов, а тот, в которого труднее попасть. А в этого, говорит, попасть вообще невозможно. Потому что он сбоку тощий, как магнитофонная пленка. А спереди прозрачный, как дистиллированная сопля!”
Ну, в общем, в армию меня взяли. В учебку. Но командир взвода сказал, что ему трудно научить чему-то бойца, у которого головка не держит каску. Перевели в стройбат, и командир роты сказал, что если я просто посмотрю на кувалду — у меня уже будет грыжа. Перевели в пехоту. И командир батальона говорит: “О! У меня теперь самое мощное боевое подразделение в мире! Потому что в нем служит Кощей Бессмертный”.
Ну, в общем, вскоре меня из армии комиссовали. Сразу после учений. Экспериментальным путем выяснилось, что из своего автомата я могу уложить только себя. Отдачей. С одного выстрела. И что в кирзовых сапогах мне ходить нельзя, потому что к обеду ноги стираются до колен. А на руках я за строем не поспеваю. И что грубой солдатской пищи мой желудок не принимает. И бурчит громче, чем я в атаке кричу “ура”. И именно поэтому изо всех команд я легко могу выполнить лишь одну — “Газы!”.
Короче, после армии я сразу в институт поступил. На первое занятие пришел, возле окна сел, простудился, попал в больницу, одногруппники пришли, апельсины принесли, съел — аллергия, руки красные, морда синяя. Они перепугались, ушли.
А она не испугалась, осталась. Девочка одна, одногруппница. Красивая такая. Ресницы и ноги длинные, грудь и губы полные, голос и прикид — ангельский. Близко так на краешек койки села, за руку взяла и говорит: “Поцеловать меня хочешь?” Я говорю: “А можно?” Она говорит: “А нельзя!”
Ты, говорит, посмотри на меня и посмотри на себя. Я — симпатичная молодая девушка. А ты кто? Ты, говорит, знаешь, кто? Тень. От скелета на велике. Пугало без одежды! Зонтик без тряпочки!
Ты, говорит, не дембель из армии, а пожилая мумия из гробницы! Ты, говорит, хоть раз в зеркале себя видел? У тебя же не торс, а заготовка для Буратино. Не плечи, а плечики. Для брюк.
Твоими руками, говорит, не женщину обнимать, а дохлых тараканов обыскивать! И не в кровати спать, а в гербарии! Неужели ты думаешь, говорит, что можешь произвести на меня впечатление? Я говорю: “А тогда зачем ты сюда пришла?” Она говорит: “А затем, что сейчас уйду. А ты подумай, что надо сделать для того, чтобы я осталась”.
Не, ну я же не дурак, я все понял. Из больницы в этот же день сбежал и сразу в четыре секции записался. Плавание, бег, лыжи и это... Катание ядра. Для тех, кто толкать не может. Это вообще отдельная история, как спортом-то я стал заниматься. Помню, когда в зале через коня прыгал, тренер посмотрел и сказал: “Ты все время ударяешься об торец. Это больно. А чтобы было нормально, представь, что ты пытаешься его не трахнуть, а перепрыгнуть”.
А в бассейне тренерша говорит: “Единственное, что я для тебя могу сделать, — это спустить воду. Чтоб ты хотя бы по дну поползал”. Ну, и так далее.
А потом месяц прошел, два, три, полгода, год... Не, спортсменом-то я, конечно, не стал. Но даму через лужу перенести — могу. Снегом возле бани растереться — могу. А на здоровье пожаловаться — не могу. И на судьбу тоже.
Чего на нее жаловаться... Красивая, длинноногая... В одной группе учились. Теперь давно уже в одной квартире живем.

ИЗ "МК"
Здоровье
Ну, вот так вот сказать, что у меня со здоровьем всегда все нормально было, — это я не могу.
Рисунок Алексея Меринова
Я вообще, на свет когда появился, доктор, циник, блин, такой, на меня глянул и говорит: “Какой хиленький! Какой бледненький! Надо же! Мертвенький, а моргает!” Не, ну прямо циник такой! Ты, говорит, моргай, моргай, шевелись! А то в колбу посадим и заспиртуем.
А матери моей говорит: “Знаете, дайте ему какое-нибудь нейтральное имя. Саша, там. Или Женя. А то, говорит, я пока не пойму, есть ли у него вообще какой-нибудь пол”.
Не, ну потом-то я расти начал. Везде. Но всегда худой был ужасно. И здоровье всегда было очень слабое. Желудок, например. Мне из-за этого в детском садике даже прозвище дали — Бронетемкин Поносец. А в школе — Поносоник. У меня прозвищ-то много было. В армии когда служил, то кличку придумали — Телепат. Потому что когда маршировал, у меня все во все стороны телепалось.
Меня вообще-то не хотели в армию брать. Там у них в военкомате медкомиссия сама с собой поскандалила. Один говорит: “Как может служить в армии человек, который не способен даже поднять руки, чтобы подтянуться на перекладине?!” Другой говорит: “Простите, коллега, у меня свое мнение... Как может служить в армии человек, у которого объем талии равен толщине позвоночника?!”
А третий как-то так странно меня всего оглядел, вентилятор зачем-то на меня направил и говорит: “А ведь он даже и не дистрофик. Дистрофика-то хотя бы ветром шатает. А через этого насквозь дует. Если хотите, коллеги, знать мое мнение, то я готов поставить ему диагноз. Полное отсутствие организма у личности”.
А военком веселый такой, находчивый! Весело так бумажки свои пролистал и тут же нашел. И говорит: “Товарищи! Ваша медицина сильно отстала от военной науки! А военная наука, товарищи, говорит, что наиболее боеспособным является не тот солдат, у которого больше мускулов, а тот, в которого труднее попасть. А в этого, говорит, попасть вообще невозможно. Потому что он сбоку тощий, как магнитофонная пленка. А спереди прозрачный, как дистиллированная сопля!”
Ну, в общем, в армию меня взяли. В учебку. Но командир взвода сказал, что ему трудно научить чему-то бойца, у которого головка не держит каску. Перевели в стройбат, и командир роты сказал, что если я просто посмотрю на кувалду — у меня уже будет грыжа. Перевели в пехоту. И командир батальона говорит: “О! У меня теперь самое мощное боевое подразделение в мире! Потому что в нем служит Кощей Бессмертный”.
Ну, в общем, вскоре меня из армии комиссовали. Сразу после учений. Экспериментальным путем выяснилось, что из своего автомата я могу уложить только себя. Отдачей. С одного выстрела. И что в кирзовых сапогах мне ходить нельзя, потому что к обеду ноги стираются до колен. А на руках я за строем не поспеваю. И что грубой солдатской пищи мой желудок не принимает. И бурчит громче, чем я в атаке кричу “ура”. И именно поэтому изо всех команд я легко могу выполнить лишь одну — “Газы!”.
Короче, после армии я сразу в институт поступил. На первое занятие пришел, возле окна сел, простудился, попал в больницу, одногруппники пришли, апельсины принесли, съел — аллергия, руки красные, морда синяя. Они перепугались, ушли.
А она не испугалась, осталась. Девочка одна, одногруппница. Красивая такая. Ресницы и ноги длинные, грудь и губы полные, голос и прикид — ангельский. Близко так на краешек койки села, за руку взяла и говорит: “Поцеловать меня хочешь?” Я говорю: “А можно?” Она говорит: “А нельзя!”
Ты, говорит, посмотри на меня и посмотри на себя. Я — симпатичная молодая девушка. А ты кто? Ты, говорит, знаешь, кто? Тень. От скелета на велике. Пугало без одежды! Зонтик без тряпочки!
Ты, говорит, не дембель из армии, а пожилая мумия из гробницы! Ты, говорит, хоть раз в зеркале себя видел? У тебя же не торс, а заготовка для Буратино. Не плечи, а плечики. Для брюк.
Твоими руками, говорит, не женщину обнимать, а дохлых тараканов обыскивать! И не в кровати спать, а в гербарии! Неужели ты думаешь, говорит, что можешь произвести на меня впечатление? Я говорю: “А тогда зачем ты сюда пришла?” Она говорит: “А затем, что сейчас уйду. А ты подумай, что надо сделать для того, чтобы я осталась”.
Не, ну я же не дурак, я все понял. Из больницы в этот же день сбежал и сразу в четыре секции записался. Плавание, бег, лыжи и это... Катание ядра. Для тех, кто толкать не может. Это вообще отдельная история, как спортом-то я стал заниматься. Помню, когда в зале через коня прыгал, тренер посмотрел и сказал: “Ты все время ударяешься об торец. Это больно. А чтобы было нормально, представь, что ты пытаешься его не трахнуть, а перепрыгнуть”.
А в бассейне тренерша говорит: “Единственное, что я для тебя могу сделать, — это спустить воду. Чтоб ты хотя бы по дну поползал”. Ну, и так далее.
А потом месяц прошел, два, три, полгода, год... Не, спортсменом-то я, конечно, не стал. Но даму через лужу перенести — могу. Снегом возле бани растереться — могу. А на здоровье пожаловаться — не могу. И на судьбу тоже.
Чего на нее жаловаться... Красивая, длинноногая... В одной группе учились. Теперь давно уже в одной квартире живем.
Любви и счастья Вам.